17 января отмечался день смерти писателя Варлама Шаламова, умершего в 1982 году. Он известен как автор цикла рассказов и очерков «Колымские рассказы», правдиво рассказавших о жизни заключенных в лагерях ГУЛАГа в годы сталинских репрессий, унесших миллионы жизней.
Родился Варлам Шаламов в 1907 году в Вологде. Из-за политических взглядов в 1929 году был арестован и отбыл три года заключения. После возвращения в Москву начал писать стихи и рассказы. В 1937 году был арестован второй раз, осуждён на пять лет лагерей за «антисоветскую пропаганду». В лагере Шаламову добавили новый срок, и в общей сложности он провёл на Колыме шестнадцать лет. После освобождения вернулся в Москву, но его рассказы не публиковали. Он упрямо писал «в стол». Позднее его рассказы стали публиковаться на Западе и циркулировать на родине в самиздате. Последние годы Шаламов, здоровье которого сильно ухудшилось, провёл в московском доме престарелых и инвалидов Литфонда. После его смерти «Колымские рассказы» стали культовой книгой.
Метастазы ГУЛАГа
В статье, помещенной в американском онлайн-издании Literary Hub, писательница Елена Горохова (Elena Gorokhova) включила в список запрещенных в советское время книг, которые «пережили их цензоров», «Колымские рассказы» Варлама Шаламова, наряду с произведениями Ахматовой, Мандельштама, Пастернака, Набокова, Гроссмана. Она вспоминает, как она и ее друзья в советское время тайно перепечатывали на пишущих машинках или копировали от руки «бестселлеры» самиздата.
Елена Горохова родом из Петербурга. Когда ей было 24 года, она вышла замуж за американца и переехала в США. Сейчас живет в Нью-Джерси. Автор трех книг: романа «Поезд в Москву» (A Train to Moscow) и двух мемуаров «Гора из крошек» (A Mountain of Crumbs) и «Русская татуировка» (Russian Tattoo. A Memoire).
«Можно считать трагедией, что в сегодняшней России цензура столь стремительно вернулась, - пишет Елена Горохова. – а одновременно с ней вернулись ограничения свободы слова и мирных протестов. Железный занавес снова опустился, сделав миллионы россиян заложниками новейшей версии тоталитарного режима. За очень короткое время Россия оказалась отброшена в советское прошлое, в самые темные дни коммунистической истории страны. Подумалось: как скоро жителям России придется, стряхнув пыль со стареньких пишущих машинок, снова перепечатывать запрещенные книги, чтобы передать их друзьям?»
«Рассказы Шаламова есть не только свидетельства крупномасштабных государственных преступлений, - продолжает автор, - но также и попытки лечить и исцелять чудовищно глубокие раны. Преступления сталинского режима совершались в отношении своих собственных граждан, и в ходе этого процесса палачи становились жертвами, а жертвы, донося на своих родных и друзей, становились палачами. В результате до самой смерти Сталина виноватых не находили, потому что все были виноваты».
Елена Горохова цитирует рассказ Шаламова «Воскрешение лиственницы» (1966), в котором он призывает помнить «о тех миллионах убитых, замученных, которые сложены в братские могилы к северу от Магадана». Как далее пишет Шаламов: «...лиственница живет где-то на Севере, чтобы видеть, чтобы кричать, что ничего не изменилось в России – ни судьбы, ни человеческая злоба, ни равнодушие».
«Крайне печально, что Россия сегодня является трагическим подтверждением истинности этого наблюдения Шаламова», - отмечает Елена Горохова.
«В отличие от романа Гроссмана “Жизнь и судьба”, рассказы Шаламова не дарят искупление; в историях выживания нет героизма, - размышляет она. – Шаламов знает, что ГУЛАГ, как раковые метастазы, проник во все части советского общества. Все им описанное - куски реальной жизни, вырванные из собственного лагерного опыта, поэтому его рассказы потрясают своей правдивостью».
Тамиздат и цензура
Яша Клоц (Yasha Klots) – эксперт по русской литературе, профессор Хантер-колледжа (Hunter College) в Нью-Йорке. Несколько лет назад он написал подробное исследование «Варлам Шаламов между тамиздатом и Союзом советских писателей (1966—1978)», опубликованное на сайте Colta.ru к 50-летию выхода «Колымских рассказов» на Занаде.
«Если во второй половине 1960-х восприятие “Колымских рассказов” агентами литературного истеблишмента в России и в эмиграции подчинялось законам центральной симметрии, то начиная с 1970-х, с приездом на Запад “третьей волны”, эта динамика стала напоминать, скорее, закон сообщающихся сосудов», - пишет Яша Клоц.
В телефонном интервью Русской службе «Голоса Америки» Яша Клоц говорил о том, как литературное наследие Варлама Шаламова оказалось актуализировано в условиях стремительной фашизации путинского режима.
«Вы спрашиваете, возможно ли возвращение ГУЛАГа? – сказал он. – Я думаю, сам Шаламов не смог бы ответить на этот вопрос. И, наверное, никто не может. Показательно, что Шаламов оказался востребован сегодня в гораздо большей степени, чем Солженицын и Евгения Гинзбург. История, как известно, никогда точно не повторяется. А повторяются мифы, которыми мы живем. Они развиваются не линейно, а по спирали. И мы в их витках ищем объяснений того, что происходит сейчас».
По мнению Клоца, Солженицын уже давно апроприирован официальными властями, и вряд ли его книги представляют какую-либо опасность нынешнему режиму.
«Что касается Шаламова, - продолжал собеседник, - то он всегда находился в тени Солженицына. Его, на мой взгляд, недостаточно глубоко изучали и в России, и на Западе, где не очень понимали, как его правильно читать и трактовать. Его произведения не подпадают под определение классического романа. Это также не традиционная мемуаристика, как, например, “Крутой маршрут” Гинзбург. У Шаламова действие дробится, у него всегда несколько автобиографичных героев. И только сейчас мы начинаем понимать, что именно таким способом можно адекватно описывать лагерную реальность, в которой жил Шаламов. Этим он опасен власти сегодня, когда реальность вновь дробится на куски. Через тексты Шаламова можно лучше понять, что происходит».
В рассказах Шаламова красной нитью проходит мысль о неправильности героизации жертв ГУЛАГа, многие из которых в какой-то момент сами становились палачами, строча доносы на родных и друзей, в то время как их палачи становились жертвами.
«Это самая честная позиция, - сказал Клоц. – Ее придерживался, например, Примо Леви. Выживать в Освенциме и других лагерях удавалось тем, кто сотрудничал с администрацией, то есть коллаборантам, обитателям серой зоны. Примерно об этом же пишет в «Колымских рассказах»и Шаламов, ни в коей мере не осуждая тех, кто руководствовался инстинктом выживания.
Говоря об ужесточении цензуры в сегодняшней России, Клоц заметил, что она в первую очередь сказалась на запрете ЛГБТ-тематики и украинских тем, но пока не столь явно проявилась в отношении другой литературы и книгоиздания.
«Конечно, сильнейший удар по исторической науке, по свободе слова нанесло закрытие российского «Мемориала», - отметил он. - Сложно говорить, что будет дальше, и как, например, путинский «госиздат» отнесется к новым публикациям произведений Шаламова. Мы знаем, что канон русской оппозиционной литературы 20-го века был во многом сохранен благодаря усилиям западных издателей, то есть «тамиздату». Это может повториться, если в России будет усиливаться цензура. Правда, общий контекст совсем другой, чем во времена Солженицына и Шаламова. Тогда, конечно, были и Будапешт, и Прага, но большая война, идущая сегодня, затмевает прежние приоритеты. В первую очередь, академические и издательские круги Запада должны озаботиться публикацией украинских авторов, которых, конечно же, Россия печатать не будет. Именно ознакомлением русскоязычных читателей с украинскими авторами и призван, в первую очередь, заняться новый «тамиздат».
На другом берегу
Судьба и творчество Варлама Шаламова стали одним из главных импульсов для известного скульптора Михаила Шемякина, когда он на рубеже 80-90-х годов начал работать над проектом Памятника жертвам политических репрессий в Петербурге.
Открытый в 1995 году памятник расположен на Воскресенской набережной Невы, отделяющей его от тюрьмы «Кресты», в которой содержались многие политические заключённые. Центральным элементом памятника является пара скульптур «метафизических сфинксов», лица которых разделены на две половины. К жилым домам на набережной сфинксы обращены профилями женских лиц, а к тюрьме «Кресты» на противоположном берегу — обнажившимися черепами. По периметру расположены таблички с текстами писателей и диссидентов, посвящёнными репрессиям. Один из этих текстов принадлежит Варламу Шаламову. Это цитата из уже процитированного выше рассказа «Воскрешение лиственницы».
«Сложная была работа над памятником, - рассказал по телефону Михаил Шемякин корреспонденту Русской службы «Голоса Америки». – Это был заказ Анатолия Собчака, с которым мы дружили. К сожалению, не смогли собрать денег на большой формат. Там до сих пор стоят небольшие модели сфинксов. Была задумка поставить там же две фигуры – Николая Гумилева в белогвардейской форме и «Человека с ружьем» как символа большевизма. Такой вот выразительный символ раскола страны. Но дальше идеи дело не пошло».
«Что касается цитаты из Шаламова, это одна из важнейших фраз, которой я вдохновлялся, - продолжал Шемякин. - Во-первых, его трагической судьбой, его необъятным талантищем. Судьба, вызывающая боль, ужас, отчаяние и гнев. То, о чем он писал, должно остаться в сознании каждого человека. Такое не должно повториться. Но, похоже, повторяется, поскольку память человеческая коротковата».
В последние годы памятник стал центром протестной активности, будь-то сторонников ЛГБТ-общины, Алексея Навального, женщин-политзаключенных, арестованных лидеров ингушского протеста и многих других манифестантов.
«Это нормально, это хорошо, - заметил скульптор. – Конечно, протесты представляют собой проблему для власти, имеющей легкую склонность к контролю и диктатуре. Напоминанием о возможных последствиях для протестующих может служить вид тюрьмы на другом берегу. Смотрите, что происходит в России, – стукачество, доносы, доносы. Что такое донос? Это подлость. К власти в России на всех уровнях пришли подлецы. В ЧК заправляли мародеры и садисты. Лучших людей травили. Кто выкинул меня из России? Мне грозила 64-я статья – расстрел. Я провел в изгнании много лет. Россия никогда не станет нормальной страной, если в ней не будут соблюдаться законы. Хотелось бы, чтобы шаламовские рассказы наконец стали историей. Но то, что в них описано, может повториться, и это страшно».
«...лиственница живет где-то на Севере, чтобы видеть, чтобы кричать, что ничего не изменилось в России – ни судьбы, ни человеческая злоба, ни равнодушие»
Форум